Ольга Бугославская
Родилась в Москве, окончила филологический факультет МГУ им. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Автор многочисленных публикаций в журналах «Знамя», «Октябрь», «Нева», «Дружба народов», «Лиterraтура» и др. Лауреат премии журнала «Знамя» за статьи, эссе и рецензии (2011 г.).
Чтоб не пропасть поодиночке
(О книге: Линор Горалик. Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая. – М.: Новое издательство, 2017)
Двухтомный сборник «Частные лица», представляющий автобиографии современных поэтов, это не только вариант «Истории в лицах» и не только шаг навстречу читателю, которому, по словам автора-составителя Линор Горалик, «обычно не приходится рассчитывать на то, что поэт напишет собственную биографию». Он похож на нечто большее, а именно на попытку переутвердить свободу и творчество как производное свободы в качестве, не побоюсь пафоса, главных ценностей человеческой жизни. Это не столько взгляд в прошлое, сколько отклик на текущий момент.
Все герои здесь, конечно, разные. Дмитрий Кузьмин (его автобиография опубликована в первом томе «Частных лиц», вышедшем в 2013 году) – харизматичный революционер, борец и блестящий провокатор, способный низвергнуть любой авторитет. Сергей Круглов – не склонный к конфликтам поэт-христианин, принимающий наш грешный мир во всём его несовершенстве. Дмитрий Воденников предпочёл имидж рисующегося мизантропа, чья душевная драма разворачивается «где-то там», то ли в недосягаемых высотах, то ли в глубинах. В любом случае он остаётся над схваткой и над прозой жизни. Но при всём разнообразии в книге есть идея, общая для большей части глав, – идея свободы. Ею определяется и сквозной мотив воспоминаний о недавнем прошлом – неприятие советской власти и противостояние ей на всех уровнях – гражданском, эстетическом, бытовом. Ситуация легко экстраполируется на сегодняшний день. Слова Евгении Лавут о её детстве: «Несвобода была только извне и воспринималась потому так остро, что никто и ничто не учило считать её нормой» – объединяют сборник в единое целое. Одна из основных линий внутри обоих томов – опыт противостояния окружающему миру, а сама книга в современном контексте превращается в акцию протеста.
В сборнике представлены автобиографии поэтов разных поколений. С жизнью людей старшего поколения, чья юность и молодость пришлись на хрущёвский и брежневский периоды, связаны страницы безо всякого преувеличения героические, повествующие об открытом сопротивлении режиму и активном участии в диссидентском и правозащитном движении. Наиболее яркий пример – история жизни Натальи Горбаневской, вошедшая в первый том сборника. О советской карательной психиатрии заходит речь в автобиографии Ивана Ахметьева. Один из самых эмоционально насыщенных и пронзительных фрагментов книги – воспоминания Евгении Лавут об её дедушке Александре Павловиче, известном правозащитнике, и описание её детских впечатлений о поездке к нему в северную ссылку: «Ехать было тяжело и долго, но там жили очень счастливо… Это был посёлок Чумикан – самая восточная часть СССР на Охотском море. Там было очень красиво, и лететь туда было очень интересно – на трёх самолётах: в Хабаровск на вполне нормальном самолёте, на ИЛ-62, из Хабаровска в Комсомольск-на-Амуре – на самолёте поменьше, на АН-24, а потом на кукурузнике из Комсомольска-на-Амуре до места назначения». Диссидентское движение, в связи с которым упоминаются Владимир Гершуни, Юлий Ким, Татьяна и Вадим Борисовы, Юрий Гримм и многие другие, занимает в книге очень заметное место. Важны и все сопровождающие реалии – самиздат, публикации за рубежом, «вражеские голоса». По сути, о диссидентстве говорится как об этически безупречной позиции по отношению к тоталитарной власти.
Исходной точкой неприятия коммунистического режима служит, разумеется, государственный террор 30-х. Свои жизнеописания герои выстраивают в соответствии с канвой, предложенной Линор Горалик. Первый вопрос, на который отвечают участники проекта: «Расскажите о своей семье до вас». И вот здесь есть немало ссылок на тот мрачный период: «В конце 1920-х деда арестовали, обвинили в троцкизме. Дед Исаак был писчебумажником, едва ли он знал, кто такой Троцкий. Донос на деда написал его секретарь. Потом в тогдашнем потоке доносов пришёл донос и на этого секретаря как на сына кулака… Того тоже взяли. Что неудивительно. Удивительно, что деда выпустили. Потом, в 1930-х, уже никого не выпускали» (Евгений Бунимович); «В 1957 году бабушке выдали справку, в которой сообщалось, что постановление особого совещания НКВД от 1938 года отменено и Цвик Самуил Копелевич реабилитирован посмертно. А умер он в лагере буквально через несколько месяцев после ареста. (…) Арестовали его вроде бы за то, что он посетил собрание, на котором выступал какой-то венгр-коммунист, оказавшийся страшным ревизионистом. Всех, кто был на этом собрании, забрали, в том числе и моего деда. 58-я статья… Да, шёл 1938 год» (Дмитрий Веденяпин).
В связи с тем, что советская реальность предстаёт в книге пространством тотальной несвободы, важной оказывается тема ухода из него и созидание пространства собственного, независимого. Целью ухода определяется выбор профессии и места работы, которые могли бы обеспечить максимальную дистанцию от официоза. Для Льва Рубинштейна таким убежищем стала работа библиотекарем, для Евгения Бунимовича – учителем математики, а Ивану Ахметьеву пришлось побывать дворником, грузчиком в булочной, «бойцом пожарной охраны» и истопником в музее Кусково. Как свидетельствуют Евгений Бунимович, Гали-Дана Зингер, Полина Барскова, выбирая «дело жизни», люди были вынуждены предпочитать гуманитарным наукам, насквозь идеологизированным, науки точные и естественные. В рамках гуманитарных наук – области древней истории и древних языков, куда опять-таки можно было укрыться от марксизма-ленинизма.
Внутри советской реальности можно было обнаружить некие оазисы нормальной, не искажённой идеологией жизни. Почти все участники «Частных лиц» сходятся в том, что советская школа, по словам Льва Рубинштейна, была «исключительно репрессивным учреждением», где «воспитание достигается только с помощью наказаний». Полина Барскова говорит, что в школе «было невероятно скучно», и это едва ли не самая нейтральная характеристика атмосферы советской школы. Евгения Лавут, вспоминая об учительнице, которая «была настоящей садисткой», называет школу адом. Дана Зингер тоже упомянула учительницу, которая её «сильно невзлюбила». Не нравился в детстве своей классной руководительнице и Николай Звягинцев. Противовес составляли несколько элитарных московских школ. Прежде всего – Вторая школа, о которой рассказывает Евгений Бунимович, а также 171-ая школа на Фрунзенской из воспоминаний Станислава Львовского и школа № 444, в которой провёл «самые счастливые годы за всю жизнь» Иван Ахметьев. Формой эскапизма для тех, кому не посчастливилось попасть в школу мечты, становилась детская болезнь, позволявшая пропускать уроки, оставаясь дома: «Я с большим удовольствием симулировал разные болезни» (Лев Рубинштейн). Вообще круг семьи и ближайших друзей, пространство частного дома, дача «с фруктовым садом» – это защищённые участки подлинной жизни, куда не проникает холод извне. Роль такого же спасительного острова могла играть художественная мастерская. Лев Рубинштейн вспоминает, как заходил к Эрику Булатову: «Из советской, отвратительной Москвы ты попадаешь в жизнь». Так же воспринимались редкие сохранившиеся церкви и дореволюционные дома-усадьбы: «Кажется, С.С. Аверинцев заметил, что когда советский читающий мальчик входил в храм и слышал эти слова, которые там произносились, он попадал в пространство русской культуры, где были Достоевский, Тютчев, Пушкин и другие, той самой, частью которой хотелось быть через головы всяких советских «культурных деятелей». Чем-то вроде маленьких храмов были в те времена и дома-музеи всех этих дворянских писателей, художников и композиторов, да и просто все дома-руины дореволюционного времени, казавшиеся чудесными». Внутри собственно литературы маяками-ориентирами выступают Заболоцкий, Мандельштам, Пастернак, Тарковский, Булгаков, Венедикт Ерофеев. Опять же поверх голов «советских культурных деятелей». По замечанию Евгения Бунимовича, ни у кого не возникало желания и даже мысли поинтересоваться тем, что происходило в границах официально разрешённого литпроцесса. Вообще разрешённое и конъюнктурное здесь – это объект презрения и безжалостного осмеяния.
В книге присутствует и временной контраст – между «мёртвым штилем» застоя и шквалом 90-х. Характеристику застоя дал Евгений Бунимович: «Это были такие не столько страшные годы, сколько дрянные, подловатые… вся мразь пошла в наступление». Абсурд позднесоветской жизни описан им же в кратком фрагменте, посвященном работе в НИИ: «Чем в том институте занимались, я за год так и не понял». Олицетворение того времени – расчётливый советский карьерист-комсомолец, «унылый и жуткий тип молодого кагэбэшника» (Дмитрий Веденяпин).
Авантюрные 90-е наиболее полно и объёмно воплощают Дмитрий Кузьмин и Демьян Кудрявцев. Дмитрий Кузьмин – фигура невероятного масштаба, способная как разрушать, так и созидать. Демьян Кудрявцев являет собой завидный пример успешности во всех видах деятельности, начиная с коммерческой и заканчивая творческой.
Мир «Частных лиц» – это мир книжных людей. События в нём вращаются вокруг нескольких точек – библиотек, московского и питерского филфака, литературных журналов, поэтических фестивалей, студий и семинаров Игоря Волгина, Кирилла Ковальджи и Аркадия Штейнберга. Практически всех участников объединяет раннее пристрастие к чтению, у всех есть особенно яркие детские литературные впечатления в диапазоне от «Тараса Бульбы» до «Головы профессора Доуэля».
Свобода и творчество определяют ещё одну тему, для обозначения которой существует штамп «поиск себя и своего места в жизни». Вопрос о том «куда себя применить», процесс понимания себя, выстраивание сложных отношений внутри обширного географического и разнородного культурного пространства, включающего несколько языков и традиций, составляют внутренний нерв всех жизнеописаний.
Как любая книга «про жизнь», сборник «Частные лица» наполнен поразительными историями и неожиданными и до гротеска яркими образами. Лев Рубинштейн, ссылаясь на старшего брата, рассказал про торт из картофельных очистков, маргарина и сахарина, который однажды во время войны испекла его мама. Дмитрий Веденяпин замечательно описал своё участие в таёжной экспедиции, а Сергей Круглов – великолепный спектакль в кукольном театре, где он когда-то работал. Иван Ахметьев упомянул своих предков, владевших фабрикой лубков, которая разорилась из-за введения цензуры. А Полина Барскова нарисовала образцовый американский колледж так, что в контексте книги этот рассказ с налётом волшебства превратился в утопию внутри утопии. И так далее, и так далее… Драгоценных камней в этой шкатулке огромное множество.
Для читателя отдельным большим удовольствием оказываются совпадения некоторых биографических деталей, упомянутых рассказчиками, со своими собственными. Они порождают лестное чувство хотя бы косвенной причастности. Изданный в СССР сборник карикатур Жана Эффеля, смешной по нынешним временам фильм ужасов «Легенда о динозавре», увлечение палеонтологией, марки с изображением экзотических животных, Школа юного химика (в моём случае – историка) в МГУ, а также атласы и карты и книжные магазины, фотоаппарат, калейдоскопы и пистолеты с пистонами, археология, Шлиман и его жена София в украшениях Троянской царицы, «Мифы и легенды Древней Греции» Николая Куна – точки моих пересечений с авторами. Вероятно, они актуальны для многих моих ровесников, рождённых в середине 70-х.
По большому счёту, «Частные лица» представляют свой вариант истории отечественной словесности, где главными героями выступают люди, способные противостоять властному давлению, для кого не существовало и не существует вопроса о том, насколько важна для человека личная свобода. Такая расстановка акцентов превращает книгу в факт не только культурной, но и общественной жизни. Почти в декларацию прав и свобод.
